(в которой Корво и Джессамина грызут гранит науки)
Глава 12
Молчаливый обет
Тоненькие хрупкие пальцы изгибались с мучительной неуверенностью.
— Д... Ж... Е... С... С... А... М... И... Нет, мне даже по отдельности сложно изображать буквы!..
— Это потому, Ваше Величество, что вашим пальцам пока недостаёт нужной гибкости. Язык жестов в этом смысле, как игра на музыкальном инструменте.
Поиски репетитора для Джессамины заняли у Кромвеля не более пары дней.
Мадам Джанин Боне была не из Академии, не из престижной школы, даже не из уважаемого торгового дома. Женщина почтенного возраста с собранными в пучок на затылке гладкими седыми волосами, она объяснила, что выучилась языку глухонемых ещё в молодости, будучи сиделкой. Она ухаживала за глухими и ветеранами-инвалидами, а после стала переводчиком в благотворительном приюте Дануолла. Она уже десять лет как овдовела и явилась во дворец в скромном чёрном платье с глухим воротником. Когда её представили императрице, мадам не стала заводить светских разговоров. Она просто учтиво поклонилась и спросила, как много Её Величество уже знает, и при этом ловко изобразила собственные слова жестами. Джессамине она сразу понравилась.
Сегодня состоялся пока только второй урок, но план на ближайшее будущее был уже ясен. Джессамина лично составляла контракт. Мадам Боне переезжала в Башню, в выделенные ей апартаменты, и обязалась посвящать несколько утренних часов обучению Джессамины. По предварительному соглашению она так же готова была предоставить свои репетиторские услуги приближённым императрицы, буде на то их желание.
Но не раньше, чем Джессамина овладеет этой премудростью.
А у неё, между тем, от непривычных движений уже болели пальцы. Язык глухонемых оказался гораздо более сложной наукой, чем она поначалу предполагала. Сам по себе алфавит не вызвал затруднений, но чередовать буквы так же быстро, как мадам Боне, пока не получалось. Так что, как новичку, ей не удалось «выговорить» даже собственное имя.
Они сидели в салоне, и на столике остывал позабытый в пылу учения чай.
Мадам Боне приступила к урокам с того, что вручила ей иллюстрированную брошюрку, изображающую, какой жест какой букве соответствует. Их надо было выучить наизусть.
Джессамина недовольно посмотрела на свои протестующе дрожащие от нагрузки пальцы.
— Помните, госпожа, вам не обязательно учиться изображать жесты. Вам всего лишь требуется понимать их, - утешила мадам Боне и несколько раз, медленно и плавно повторила руками имя «Джессамина». Пальцы двигались безошибочно чётко, буквы слитно перетекали одна в другую, завершаясь скользящим элегантным движением.
Что ж, она права. Корво немой, но не глухой, и осваивать выразительную часть языка не требовалось. Но Джессамина была упряма и заинтригована. К тому же, она прониклась к своему лорду-защитнику новым восхищением, вспоминая их встречи и разговоры, и стремительные, отточенные движения его гибких пальцев. Язык жестов был очередным клинком в его руках.
Задумавшись, она поглядела в брошюру, отыскала буквы «К», «О», «Р» и «В» и с лёгким негодованием фыркнула, увидев, как легко произнести имя «Корво».
— А как поступают с длинными именами? Ведь наверняка неудобно каждый раз по буквам изображать их в беседе.
Мадам Боне, взвешивая ответ, решила сделать короткую паузу и потянулась к чашечке с чаем. Бьющий в окна утренний свет смягчил её строгое лицо.
— Для длинных имён используются сокращения... Вернее сказать, прозвища. Свой символ для определённого человека.
Она отпила из чашки, после чего подняла одну руку и побуквенно изобразила длинное «Джанин Боне».
— Долго, правда? Вместо этого, меня называют вот так, - её указательный палец резко ввинтился в воздух и уткнулся в подбородок. – Этот жест означает «серьёзный».
Джессамина заворожено переспросила:
— Этот символ – и есть ваше прозвище? А что нужно сделать, чтобы выбрать себе символ?
— Всё не так просто. Подобное прозвище вам должен дать другой человек. Нельзя просто объявить себя символом, это... грамматически неверно. Нужно, чтобы имя вписывалось в контекст общения, имело субъективный смысл... Это процесс очень личный.
Объяснение немного огорчило Джессамину. Хотя, в принципе, всё правильно – так и дети не выбирают, как им зваться, имена придумывают родители – с прелестной фантазией отыскать какой-нибудь симпатичный жест в качестве личного прозвища пришлось расстаться.
— Понимаю.
— Вас это не должно заботить, госпожа. Никто не будет называть вас по имени. К вам ведь обращаются по титулу: «Ваше Величество», «королева», «императрица».
Верно, но всё равно досадно. Идея окончательно растеряла свой шарм: ей имя-жест вообще не понадобится.
— Да, - согласилась она, подавляя разочарование, и тут же полюбопытствовала. – А как же выглядит жест для моего титула?
Мадам Боне прижала к сердцу большой и указательный пальцы и опустила их к правому бедру. И действия Корво, не раз проделывавшего то же самое, вдруг в одночасье обрели смысл.
«Ваше Величество».
Там, где раньше она слышала лишь тишину, теперь раздавались слова. Словно невнятный шёпот обрёл ясное звучание. Так он приветствовал её, отдавал честь... и это настолько очевидно, что оставалось только поражаться, как она сама не додумалась.
— Давайте вернёмся к азбуке. Жесты очень удобны, но дактильная речь – основа основ. Сможете считывать буквы – сможете общаться. Медленно, конечно. Но хоть как-то для начала.
Джессамина кивнула:
— Продолжайте, пожалуйста.
— О Бездна, ваш почерк отвратителен.
Замечание, по всей видимости, обидело Корво.
Кромвель оторвался от созерцания бумаги и, увидев, сколь угрюмо его лицо, нахмурился:
— Я так сказал, потому что это ещё одна проблема, над которой предстоит работать.
Корво мало обрадовался подобной перспективе и насупился ещё сильнее.
— Секретарь дело говорит. Нельзя так писать официальные отчёты, - подтвердил командор Дален, бесцеремонно склоняясь над креслом Кромвеля и рассматривая критикуемую рукопись. Кромвель едва сдержал порыв закатить глаза. Издав вместо этого безнадёжный вздох, он попытался отодвинуться, но Дален, поглощённый чтением, так и остался нависать у него над плечом.
Корво поднял ладони и что-то быстро вычертил в воздухе, хотя секретарь с командором на него и не смотрели.
— Говорит, он по-серконски лучше пишет.
Кромвель и Дален глянули на сидящего неподалёку от Корво капитана Морриса.
Когда дело дошло до обучения Корво после его переселения в Башню (а переселить его, с учётом обстоятельств, пришлось незамедлительно) первым же делом встал вопрос переводчика. Поначалу Кромвель полагал подыскать кого-нибудь подходящего из числа придворных, но, как выяснилось, знать про такие вещи слыхом не слыхивала. Второй мыслью было подключить к работе репетитора Её Величества, но это означало отбирать у неё время, которое императрица планировала для себя. Тогда секретарь обратился с дилеммой к Корво. Тот ответил запиской, что в Городской Страже есть один капитан, который умеет читать его жесты. Тут же были сделаны все соответствующие распоряжения, и капитан присоединился к ним.
Моррис откинулся в кресле и, ткнув пальцем в козырёк фуражки, самодовольно добавил:
— Что, между прочим, чушь собачья. В серконском буквы те же самые.
Корво что-то сердито ответил, но Моррис лишь отмахнулся:
— Ой, да ладно, просто признай, что почерк твой – полное дерьмо.
— Капитан Моррис, вы тут не в казармах! – взмолился Кромвель и, возвращаясь к написанному, проворчал. – Если так и дальше пойдёт, я раньше на пенсию выйду, чем сделаю из него достойного дворянина.
Подготовка шла... медленно. Всё, что касалось нужд Её Величества, Кромвелю удалось организовать без особых проблем, но создать условия для обучения Корво оказалось намного сложнее. Не только потому, что такая работа не входила в его обязанности (да и в сферу интересов, кстати, тоже), но и потому что сам Корво облегчать процесс не собирался. Казус в казармах словно задал курс его дальнейшему поведению. Человек, с которым он дрался, получил строгий выговор и отстранение от должности, а вот налагать дисциплинарные взыскания на Корво оказалось некому. Теперь он был лордом-защитником, то есть выше по званию как командора, так и секретаря.
Ему, правда, об этом ещё не сказали.
Как Корво отнёсся к своему внезапному повышению, Кромвель пока не понял. Никаких жалоб от него не поступало, возражения, даже если они были, в жесты не оформились. Хотя свалившиеся на него новые требования и обязанности явно нервировали и сбивали его с толку, он действительно прилежно пытался в них разобраться. Кромвель не мог не уважать подобное упорство, но всё равно находил общение с немым чрезвычайно затруднительным. К тому же Корво явно не горел желанием перевоспитываться в добродетельного лорда. Кромвель до сих пор пытался донести до него важность светских протоколов. Он даже решился слукавить, сказав Корво, что придётся пройти посвящение, прежде чем он сможет вступить в должность (неправда: церемонии церемониями, а должность уже была его). И что знать и соблюдать все тонкости этикета обязательно, чтобы не огорчать императрицу (уже ближе к правде).
Кромвелю пришлось согласиться на просьбу Корво оставить с ними этого ужасного капитана Морриса. Зато добровольное участие командора Далена стало для секретаря приятным сюрпризом.
После скандала в казармах командор изъявил желание помочь секретарю с подготовкой. Кромвель не ожидал от него такого великодушия, учитывая, что Корво занял место, которое должно было достаться Далену. То ли он желал сохранить лицо, то ли действительно беспокоился за новичка, но в любом случае оно оказалось только к лучшему.
Дален как-то обронил, что просто хочет, чтобы Башня была в надёжных руках.
В надёжных, жестикулирующих руках, напомнил себе Кромвель.
Утренние часы они посвящали разбору светских норм, а днём Дален забирал Корво, чтобы наглядно рассказать о служебных обязанностях командира. И на этом поприще Корво добился куда больших успехов. Оказалось, он великолепно знал дворец, все входы, выходы, посты и патрульные маршруты. После нескольких таких вылазок отношение командора к серконцу заметно потеплело. Вскоре они уже советовались друг с другом: Корво указывал на отдельные изъяны в безопасности, Дален рассказывал о строевых порядках для торжественных мероприятий.
Благодаря полученной на Виселицах подготовке Корво был прекрасным бойцом, но от него ускользала суть мирных концепций: зачем придерживаться определённого шаблона, оформляя отчёты, почему невежливо спрашивать даму о возрасте и в чём смысл требовать от злоумышленника прекратить противозаконные действия, когда можно просто переломать ему кости.
Увечье делало для него бесполезными устные формулы вежливости, столь важные при официальных представлениях. Попытки научить его быть галантным кавалером породили немало курьёзных моментов и неизменно заканчивались препирательствами о том, почему Корво нельзя просто охранять спутницу, не пускаясь на все эти ухищрения. За обеденным столом он вёл себя достаточно сносно, покуда дело не дошло до вторых блюд, когда количество столовых приборов резко возросло. Кромвелю заранее представились кошмарные картины будущих званых вечеров.
Кроме того...
— «Беспокойные руки» и «Бродяжные ноги», Корво. А не «Беспокойные ноги», - вздохнул Кромвель, возвращая бумагу.
— Бродяжные руки! – хохотнул Моррис на своём конце стола и удостоился сердитых взглядов от секретаря и командора.
— Надеюсь, вы попридержите своё неуёмное веселье на исповеди, которую вам, напоминаю, через неделю переводить, - мстительно заметил Кромвель. С Морриса разом схлынуло оживление, что, в свою очередь, изрядно позабавило Далена. Руки Корво вывели несколько новых слов в воздухе. Моррис посмотрел и вздохнул:
— Её Величество так распорядилась, Корво!
— Капитан, а ничего, что мы тоже здесь?
— Он спросил, зачем нужно обращать его в Обывателя.
Кромвель повернулся к удручённому Корво, встретился взглядом с сердитыми чёрными глазами и устало потёр виски.
— Аббатство желает убедиться, что моральные принципы королевского защитника не идут вразрез с... религиозным учением, - осторожно объяснил он, не желая углубляться в щекотливую тему анти-серконских настроений Аббатства. Вообще, их тревога была понятна. Не то, что бы Кромвель считал, будто все серконцы сплошь чернокнижники и нечестивцы, но неверующий иностранец на столь высоком посту – это в лучшем случае спорно. Сам секретарь особой религиозностью не отличался, но мессы посещал исправно – на всякий случай, чтобы не вызвать лишних вопросов. – Кроме того, это приказ императрицы. Так что вы делаете это и ради неё тоже.
Это объяснение, видимо, немного примирило Корво с действительностью. Он притянул к себе лист, внимательно вчитываясь в переписанные Запреты, перевёл глаза на раскрытые книги. Смуглые руки опять поднялись в воздух, медленно выводя знаки. Все ждали, когда они замрут, чтобы Моррис мог перевести. На лице капитана проступило недоумение.
— Корво спрашивает, почему Запреты называют беспокойными руки, которые убивают?
Кромвель такого вопроса не ждал. Он озадаченно поглядел на Далена – даже невозмутимо-сдержанный командор казался удивлённым.
Моррис, подозрительно поглядывая на Корво, предложил:
— Может, отправим его в утреннюю школу с детишками?.. Какая тебе разница, что на самом деле означают Запреты? Просто учи их наизусть, и дело с концом. Каждый должен... измыслить своё собственное объяснение. Такое, знаешь, самообразование.
Кромвель адресовал завравшемуся Моррису долгий скептический взгляд.
Корво, с лицом, скрытым длинными волосами, склонился над книгой Запретов, продолжая жестикулировать.
— Говорит... Почему лучше положить руки на плуг, чем убивать?.. Вот ты это серьёзно сейчас?
Командор Дален, честно обдумавший вопрос, потёр подбородок:
— А я всегда думал так: коли не занять руки делом, можно докатиться до преступления.
Корво, к вящему неудовольствию Морриса, продолжал рассуждать.
— Спрашивает, а что если человек не убивает, но и не работает?
Кромвель с нетерпеливым стоном схватился за голову. Нашли время углубляться в теологию! Этак можно до вечера пререкаться.
— Знаете, джентльмены, думаю, хватит с нас на сегодня духовности! – прокатился над обширным столом его резковатый голос. – Запреты мы ещё выучим. Куда меньше времени у нас осталось на уроки придворного этикета.
При одном упоминании придворного этикета и без того мрачное лицо Корво потемнело ещё больше.
Теперь, когда вопрос с лордом-защитником был решён, Джессамине стало намного спокойнее.
С единственным новшеством в виде утренних уроков, её расписание вернулось в привычную, досерконскую колею. Теперь у неё появились силы сосредоточиться на печальных проблемах города, граждан и Империи.
При отце Империя процветала. Юхорн Колдуин Второй был напористым, находчивым и амбициозным монархом. По его заказам бессчётными армиями рабочих в Гристоле возводились грандиозные конструкции: Колдуинов Мост, Колдриджская тюрьма, часовая башня. Даже реконструкция Гидрозатвора при дворце была его проектом. Эти достопримечательности и общее дело помогли сплотить народ, вселить в них гордость, патриотизм и волю, сохранившую Гристоль центром империи. Они служили символом славы и поддержали дух нации после Вторжения. А Юхорн был харизматичен, справедлив и добр к гражданам.
Даже аристократы его любили.
Джессамина делала всё, что в её силах, чтобы соответствовать... но, увы, чтобы следовать тем же курсом банально не хватало денег.
Война длилась слишком долго. И хотя Гристоль вышел из неё победителем, Морли и прочие острова не были столь же состоятельны. Им предстояло сражаться с упадком экономики своими силами – отец перекрыл им финансовые потоки, опасаясь, как бы Морли, зализав раны, не возобновил свои бунтарские устремления. В те времена это было оправданным решением. Но расплачиваться за него пришлось другому поколению. Экономический спад в одной стране влёк то же самое на других островах. Цены на импорт выросли достаточно, чтобы сделать бедняков Гристоля ещё беднее. Рано или поздно нищета возобладает, и компенсировать её будет нечем - всё благодаря прошлым безудержным расходам при отце.
Нельзя этого допустить. Нельзя опускать руки. Она должна быть сильной, ради людей, ради империи. Нельзя допустить очередного Бунта или, что ещё хуже, гражданской войны в Гристоле.
Ей не хотелось отдаляться от народа, она пыталась сберечь связь с людьми, которую создал отец. Но её преследовало ощущение, что в процессе она теряет поддержку внутреннего правительства. Простолюдинам она нравилась, чего нельзя было сказать об аристократах.
Джессамина перечитывала совместное сочинение Хирама Берроуза и членов Совета. Пальцы задумчиво царапали лежащий здесь же чистый лист бумаги. Она размышляла – принять или отклонить их законопроект.
Дверь кабинета открылась. Вошла камеристка, нагруженная тяжёлым подносом, и медленно присела в реверансе.
— Ваше Величество.
— Накрывайте прямо здесь, Клара, мне некогда пересаживаться за обеденный стол.
Клара сочувственно и понимающе нахмурилась, но пересекла комнату и принялась за дело. Подвинув чай поближе к Джессамине, она переставила с подноса на стол тарелки и нарезанный хлеб.
— Сегодня у нас... э-э... Ц...в... Цветная капуста, мадам.
Джессамина вовремя подняла голову, чтобы увидеть, как руки Клары по буквам выводят слова. Движения были неуверенными, но на лице сияла улыбка. Джессамина улыбнулась в ответ.
— Да, «Н» сразу после «Т» - это нелегко, - негромко рассмеялась она.
Клара кивнула:
— Я так быстро, как вы, ещё не научилась, мадам. И не знаю, есть ли отдельный жест для цветной капусты, но... вот, сейчас.
Она подняла руки и принялась медленно жестикулировать.
«На ужин суп, чай, хлеб и соль».
— Соль? – переспросила Джессамина.
— Я хотела показать, что знаю это слово, мадам.
— И так мы выяснили, что я тоже его знаю.
Гордые собой, они улыбнулись друг другу, после чего Клара откланялась. Дверь закрылась, и тишина кабинета вдруг показалась Джессамине сокрушительной.
Лёгкость на душе, пришедшую с выбором лорда-защитника, будто волной смыло при виде законопроекта Берроуза. С омрачившимся лицом, она отложила перо и со вздохом откинулась на спинку кресла.
Из окна открывался вид на ещё сверкающую в гаснущих лучах заката реку Ренхевен. Джессамина медленно подняла руки. Р-Е-Н-Х-Е-В-Е-Н. Память услужливо подсказала жест для слова «река». И дальше: «лодка», «кит», «ворвань», «окно», «штора», «стол», «перо».
Тогда она попыталась представить, как то же самое говорит Корво: ведь ей нужно уметь читать его слова.
Инаугурация назначена на конец этой недели. Её речь для церемонии уже написана.
Она не виделась с ним со времени памятного приёма несколько недель назад, когда у неё ещё и в мыслях не было назвать его королевским защитником. И с секретарём Кромвелем и командором Даленом она теперь встречалась намного реже. А когда Кромвель всё-таки появлялся на совещаниях Совета, то выглядел осунувшимся и изнурённым – ей оставалось только гадать, как проходит подготовка Корво к церемонии.
Письменных протестов и вопросов с момента объявления пришло несметное количество, но ни одному из них не удалось пошатнуть уверенность Джессамины. А Кромвель пока не сообщал ничего такого, из чего можно было сделать вывод, что их затея потерпела неудачу.
Итак, завтра Корво предстоит поклясться на Запретах в своей верности учениям Аббатства.
Воображение медленно нарисовало, каким мучительным будет это зрелище. Встрёпанный расхристанный Корво и строгое убранство безупречно-чистого Аббатства. Верховный смотритель с брезгливо-надменным выражением лица. В полнейшей тишине Корво станет рассказывать о своих грехах против Запретов, прежде чем ему дозволят переродиться в Обывателя. Неподалёку будет томиться нервничающий раздражённый Кромвель, покашливающий всякий раз, когда Корво в чём-нибудь ошибётся...
Интересно, подумалось Джессамине, признается ли он в убийствах тех людей на Серконосе?.. В убийствах, совершённых у неё на глазах. Перед мысленным взором всплыло его жёсткое лицо, когда он приставил к голове ассасина пистолет и без колебаний обратил содержимое его черепа в фонтан красных брызг.
И это напомнило: Корво, прежде всего, наёмный убийца. И, судя по тому, что ей довелось увидеть, убийца более чем эффективный.
Проглотив ком в горле, Джессамина вдруг поняла, что не так уж ей на самом деле и спокойно.
Посмотрев на бумагу Берроуза, она так же поняла, что совершенно не хочет есть.
— ...«я убивал людей, когда мне приказывали», - переводил Моррис.
В горле было сухо и тесно. Ужасно это всё: стыдно и неловко. Не так давно он был простым работящим капитаном, и у него был свой отрядик. Они верой и правдой служили короне. Сам лорд-защитник выбрал их, чтобы охранять императрицу в дипломатической поездке на Серконос.
Моррису нравилось пропустить рюмочку-другую после долгого ночного дежурства. Нравилось смеяться над анекдотами, сидя в пабе с боевыми товарищами. Нравилось носить чистые мундиры и ложиться спать пораньше.
А вот быть сурдопереводчиком ему совсем не нравилось... а о религии толковать – и подавно.
Верховный смотритель Уолзи сурово хмурил брови, сверху вниз глядя на серконца.
Тот стоял на коленях на бархатной подушечке, брошенной посреди ритуального подиума перед аналоем. Ряды скамеек за его спиною пустовали – помимо них троих, в зале присутствовали только Кромвель и Дален. Последний стоял у дверей, как истинный солдат, готовый выпроводить всякого, кто дерзнёт нарушить конфиденциальность церемонии. Страдающий одеревеневший Кромвель сидел на жёсткой скамье, как на иголках. Его длинные ноги периодически выбивали на мраморных плитах лихорадочную дробь, отчего по нефу прокатывалось эхо. Моррис же стоял между Уолзи и Корво, следил за руками последнего и чувствовал себя прескверно.
По правилам, язычник исповедуется в грехах смотрителю в маленькой сокрытой от глаз посторонних камере. Затем декламирует тексты Запретов, и его принимают в лоно Аббатства. Однако немота Корво делала традиционный распорядок обряда невозможным. Так что, они все собрались сегодня здесь и вот-вот услышат его грязные секреты.
Они с самого начала, уже после нескольких дней обучения поняли – с Корво всё пройдёт далеко не так гладко, как могло бы.
На деле всё оказалось гораздо хуже.
Верховный смотритель некоторое время ждал от будущего лорда-защитника продолжения и громко засопел, когда не дождался. Лицо Корво хранило каменную невозмутимость, взгляд, устремлённый на Уолзи, был прям и мрачен.
Уолзи, негодующе взмахнув рукавами расшитой сутаны и потрясая книгой Запретов, обратился к Моррису:
— И это всё, что он скажет?
— Нет! Нет, не всё! – подал голос Кромвель. Что-то в его облике подсказывало, что ему страстно хотелось вскочить со скамьи и хорошенько встряхнуть Корво разок-другой. Моррис его вполне понимал.
— Расскажи подробнее, - сквозь стиснутые зубы подсказал он. Серконец словно бы задумался.
Все хором вздохнули от облегчения, когда его руки вновь пришли в движение. Но капитану страшно не понравились слова, которые пришлось озвучить.
— «Я не знаю, скольких убил. Или кем они были», - сказал Моррис и мысленно добавил «Ну и молодец, мать твою так».
Лицо Уолзи исказилось от короткого прямого ответа. Моррис не понял, что именно его ужаснуло – мерзкий смысл слов или обескураживающая прямота.
— Быть может, стоит сделать процесс... более организованным, - предложил Верховный смотритель, поправляя красную бархатную шапочку. – Я по очереди стану называть Запреты, а вы сознаетесь в соответствующих грехах, совершённых по сию пору вашей жизни, – и он нервно усмехнулся.
Корво не отреагировал. Моррис очень пожалел, что не знает, как обругать его на языке жестов.
— Думаю, это здравая мысль, - одобрил Кромвель со своего места.
— Прекрасно. Что ж, - морщины Уолзи разгладились, он сложил руки на аналое и смерил серконца осторожным взглядом. – Обывателю должно избегать Блуждающего Взора. В чём вы сознаетесь?
Пауза. Серконец ничего не сказал. Моррис медленно поднял ошалелый взгляд на секретаря, который, когда стало ясно, что Корво ни в чём сознаваться не спешит, сполз куда-то вниз по скамье.
— Блуждающий Взор суть алчность и утоление сиюминутных желаний, - наливаясь багрянцем, пояснил Уолзи. – Сознайтесь же, чего вы желали?..
Корво поколебался, прежде чем заговорить. Его взгляд стал непривычно растерянным, и он сосредоточил его на собственных руках.
— «Постель, одежда...»
С глубоким безнадёжным вздохом Уолзи поднял брови и покачал головой:
— Нет, Корво, мне кажется, вы недопонимаете.
Кромвель подскочил и сцепил руки, привлекая внимание Верховного смотрителя:
— Быть может, пусть он просто процитирует Запреты? Здесь ведь так людно для исповеди, и... это нечестно по отношению к нашему лорду-защитнику.
Уолзи вознегодовал:
— Я не стану подстраивать Запреты под ваши прихоти, секретарь!
На остреньком худом лице Кромвеля мелькнула решимость, и он с вызовом уставился в круглое полное лицо Уолзи.
— А я не этого прошу!
— Э-э… Корво тут говорит... – вклинился Моррис, не отрывая взгляда от быстрых смуглых рук. – «Я сожалею, что не пытался жить сам, и не давал жить другим».
Уолзи и Кромвель одновременно обернулись к серконцу. Тот смягчившимися глазами смотрел на свои руки, продолжая рассказывать.
— «Я многих убил, не зная ни причин, ни имён. Не за деньги, а потому что так было велено. Я сожалею о детях, которые могли появиться на свет. Я сожалею о приказах, которые выполнял, потому что мне нечего было есть».
Его движения замедлились, словно он взвешивал следующие слова. Аббатство погрузилось в непроницаемую тишину, и Моррис, вскользь глянув на Кромвеля и Уолзи, успел заметить, что они сконфужено переглядываются.
— «Мой взор вовсе не блуждал. Я не задавал вопросов – меня ничего не волновало. Мой язык не лгал – но он не говорил. Мои руки были спокойны – но они не сопротивлялись. Мои ноги брели по команде. Я был равнодушен к зову плоти, но всё равно отзывался на него. Мой рассеянный ум пустовал, а мой голод утоляли, чтобы я мог жить дальше, не желая того. Я сожалею».
Всё замерло, когда Моррис умолк, а Корво опустил руки, потирая подушечки пальцев. В воцарившемся тягостном безмолвии капитан судорожно сглотнул, глядя на серконца. Да, он знал, что Корво был наёмным убийцей, но...
— Двери Аббатства... всегда радушно распахнуты для потерянных душ... чтобы даровать сбившимся с пути... искупление, - ответствовал Уолзи, но как-то беспомощно и глядя при этом на Морриса, но не на Корво.
На этом пытка закончилась, остаток обряда прошёл сравнительно гладко: переводческие услуги капитана более не потребовались, Верховный смотритель зачитал священные тексты, приветствуя новообращённого Обывателя, и Кромвель в течение его речи даже пару раз нетерпеливо покашливал, как бы желая ускорить процесс.
Затем они поспешили покинуть Аббатство и на выходе сказали Корво, что, если он хочет, то на сегодня может быть свободен от тренировок. Но тот отказался и ушёл вместе с Даленом.
Так закончилось одно из последних испытаний перед инаугурацией нового лорда-защитника. И капитан Моррис, далеко не в первый раз с тех пор как их трио взяло серконца на поруки, задался вопросом: что же такое произошло, что императрица приняла такое решение? Что разглядела в Корво Аттано?
Следующая глава
Предыдущая глава